Странная дружба связывала Ашера и Нахмана. В обычной жизни они бы и общаться между собой не стали: первый — бородатый хасид, активный участник еврейского подполья в Советском Союзе, второй — еврей, оставивший наследие отцов в пользу коммунистического идеала, в который верил всем сердцем, офицер Красной армии в довольно высоком звании… Но их жизнь была далека от обычной. Оба они были сосланы в гулаговские лагеря, далеко от своих родных и близких. Рабби Ашер был осужден за свою подпольную деятельность, Нахман получил срок по одному из тех надуманных обвинений, которыми славилась сталинская эпоха.
Среди снежных сугробов Сибири Нахман начал свое возвращение к иудаизму. Он старался уклоняться от работы в Субботу, соблюдать кашрут, насколько позволяли лагерные условия, использовал краткие перерывы в каторжной работе для молитвы. Нахман осознавал, что если лагерное начальство узнает об этом, то он может быть сурово наказан, и, возможно, даже распрощается с жизнью, но он был полон решимости наверстать упущенное в течение многих лет.
Однажды, в преддверии Хануки, рабби Ашер рассказал Нахману о своем секретном плане: «Во-первых, надо постараться незаметно достать несколько маленьких банок из-под консервов. После этого начнем экономить немного маргарина от каждой дневной порции, чтобы использовать его в качестве горючего материала. Нитки для фитилей вытащим из курток… Ночью, когда все заключенные заснут и никто нас не будет видеть, мы зажжем ханукальные свечи».
«Ни в коем случае! — воскликнул Нахман. — Ханука — это праздник чудес! Мы исполним заповедь беѓидур — наилучшим образом: зажжем великолепную ханукию, а не ржавую консервную банку, и в ней будет гореть настоящее масло, а не маргарин!»
В первую ханукальную ночь сразу после захода солнца Нахман подозвал рабби Ашера и показал ему свое сокровище — настоящую ханукию, сделанную заключенных, который работал в лагерных мастерских. В тщательно закрытых стаканчиках он держал масло и хлопковые фитили.
Зажигание ханукии в первую ночь прошло без помех. К счастью, «стукачей» в их бараке не оказалось, так что никто не проинформировал лагерное начальство о «совершении религиозного ритуала». Так же было во вторую, третью и четвертую ночь… На пятую ночь, когда они, стоя возле ханукии, тихо пели молитву Ѓанеройс ѓалолу («Эти свечи»), раздалась сирена, извещающая о неожиданной проверке. Заключенные замерли от ужаса, глядя на дверь и зажженную ханукию. У рабби Ашера кровь застыла в жилах. «Быстро, гаси ее и выбрось в окно!» — крикнул он Нахману, но было слишком поздно. Дверь распахнулась, и в барак быстро вошел один из старших офицеров. Остановившись у ханукии, он несколько томительных минут смотрел на ее мерцающие огоньки, а потом обратился к рабби Ашеру и спросил: «Пять?» — «Пять», — сказал хасид. Офицер повернулся и вышел из барака…
Два года назад на съезде посланников Любавичского Ребе в качестве почетного гостя присутствовал главный раввин Великобритании лорд Джонатан Сакс. В своем выступлении он сказал, что Любавичский Ребе принес тикун (исправление) в этот мир. Сразу же после Холокоста, когда евреев преследовали только потому, что они евреи, он основал движение, цель которого — найти каждого еврея, независимо от того, религиозный он или нет, верит он в Б‑га или не верит, и связать его с еврейским народом крепкими узами любви. Ребе принес в мир идею любви к каждому еврею, каким бы он ни был, и это и есть тикун той ненависти, с которой преследовали всех евреев (и тоже — какими бы они ни были).
Вот что рассказал раввин Сакс о том, как он сблизился с Ребе:
— В 1968 году я был студентом Кембриджа и решил посетить США и встретиться с ведущими раввинами Америки. Каждый из раввинов, с которым я встречался, говорил мне, что я должен познакомиться с Любавичским Ребе. Поэтому придя в «Севен севенти» (штаб-квартира хасидского движения Хабад, расположенная в доме 770 — «севен севенти» на английском — по Истерн парквей в Нью-Йорке), я сказал первому встретившемуся мне хасиду, что я хочу видеть Ребе. Он рассмеялся и ответил, что тысячи евреев ждут встречи с Ребе, так что я могу забыть об этом.
Я оставил хасиду номер телефона моей тети в Калифорнии и попросил его позвонить мне, если у него получится организовать мне встречу с Ребе. Спустя несколько недель, на исходе Субботы, мне сообщили, что Ребе готов встретиться со мной в четверг вечером. Я сел в автобус и уже через 72 часа был в Нью-Йорке. Я пришел в «Севен севенти» и, наконец, вошел на аудиенцию к Ребе. Я задал ему несколько философских вопросов, волновавших меня, но потом мы с Ребе неожиданно «поменялись ролями» — он стал задавать вопросы мне! Сколько еврейских студентов в Кембридже? Сколько из них участвуют в еврейской жизни? Что я делаю для приобщения других студентов к еврейской жизни?.. Естественно, я не был готов к этому и, пытаясь найти слова, начал сбивчиво говорить: «Ситуация, в которой я нахожусь…» Ребе прервал меня и сказал фразу, которая изменила всю мою жизнь: «Никто не находит себя в определенной ситуации, ты сам поставил себя в это положение и только ты сам можешь изменить его». И с тех пор я всегда стараюсь следовать путем, показанным мне Ребе, — не принимать ситуацию такой, как она есть, а всеми силами пытаться изменить ее…
Еще один урок, который я вынес из общения с Любавичским Ребе, — добавил раввин Сакс, — также повлиял на мою дальнейшую жизнь. В отличие от других раввинов, с которыми я общался и которые настоятельно пытались сделать меня своим учеником, Ребе убедил меня в том, что я сам могу быть лидером.
После этой встречи раввин Сакс вернулся в Англию, закончил учебу в университете, а затем отправился учиться в иешиву в израильском Кфар-Хабаде. Потом он снова жил в Англии, женился, преподавал философию, получил раввинский диплом… Десять лет спустя, в 1978 году, он вернулся в США, чтобы встретиться с Ребе и спросить его о своей будущей судьбе. В то время перед ним открывались три возможности. Первый вариант — академическая карьера профессора Кембриджского университета, второй — изучить экономику и стать экономистом, третий — изучить юриспруденцию и стать адвокатом. Он записал все эти варианты на листке бумаги, с которым пошел на аудиенцию к Ребе. Прочитав все три варианта, Ребе сказал: «Не это, не это и не это! — и продолжил: — У еврейской общины в Великобритании не хватает раввинов, поэтому ты должен возглавить одну из общин и стать наставником для молодых выпускников иешив, чтобы они могли слушать твои выступления перед общиной и учиться на них». Джонатан Сакс прислушался к совету Ребе и отказался от всех своих планов, чтобы стать раввином в одно из общин. В 1991 году он был избран главным раввином Англии. «В конце концов, — подытожил он, — все мои мечты сбылись: я являюсь профессором университета, а также читаю лекции по очень важным экономическим вопросам. Недавно я выступал с лекцией о еврейском законе перед шестьюстами адвокатами… Когда ставишь иудаизм во главу своих приоритетов, то, в конечном счете, никогда не проиграешь!»
Завершил же свое выступление раввин Сакс очень интересным рассуждением, касающимся приближающейся Хануки:
«В каждой ханукие, которую мы зажигаем, есть восемь свечей и шамаш, назначение которого — зажигать все остальные свечи. Талмуд разбирает вопрос: нужен ли вообще шамаш, или можно зажечь одну свечу от другой? Два мудреца, Рав и Шмуэль, дали два разных ответа: «Рав сказал: не зажигать свечу от свечи. Шмуэль сказал: зажигать» (Талмуд, трактат «Шабос», 22а).
Почему Рав считает, что нельзя зажигать свечу от другой свечи? По его мнению, это противоречит смыслу заповеди зажигания ханукальных свечей: так мы «отнимаем» часть огня и масла от другой свечи — свеча, от которой зажигают другую, что-то теряет. Шмуэль, однако, не считает это проблемой — он не думает, что первая свеча что-то теряет, когда от нее зажигают еще одну свечу. Поэтому он считает, что можно зажигать свечу от свечи.
В чем суть этого спора? Каждый еврей — это свеча, которая освещает мир. Есть евреи, которые думают, что если они будут зажигать другую свечу (то есть, покинут свою религиозную среду и пойдут в отдаленные места, чтобы зажечь пламя души других евреев), то потеряют часть своего огня. Их свет погаснет, пострадает их собственная духовность, их дети не вырастут в традиционной еврейской атмосфере, и им будет не доставать этого в жизни. Поэтому они считают, как Рав, что нельзя зажигать свечу от свечи, ибо они должны в первую очередь заботиться о себе и членах своих семей.
Любавичский Ребе, напротив, вслед за Шмуэлем считает, что мы должны зажигать свечи духовности в других людях. Это не только не ослабит наш свет, не только не принизит нашу духовность, но наоборот — «тысячекратно возвеличит ум и сердце» («Тора ор», 1: 2). То есть благодаря тому, что мы зажигаем душу другого еврея, огонь нашей души разгорается еще ярче.
Самое же примечательное во всем этом следующее: в Талмуде есть правило, по которому все споры между Равом и Шмуэлем решаются в пользу Рава. Однако в этом случае Ѓалоха была установлена по мнению Шмуэля. Мы можем зажигать свечу от свечи (хотя на самом деле все же обычно используем шамаш), и духовное значение этого в том, что каждый еврей должен зажечь другого еврея, и он не только не пострадает от этого, но огонь его души будет светить только ярче и сильнее.
Радостной и светлой вам Хануки, дорогие читатели, и пусть все ярче разгорается свеча вашей души!