Около месяца назад умерла мать моего друга р. Михоэля Ойшие, раввина города Калуги. Согласно нашему обычаю, я позвонил ему, чтобы выразить свои соболезнования. По этому случаю я услышал от него трогательную историю, которой я хотел бы поделиться с вами. Вот что он рассказал:
«Представьте себе, что маленькая девочка лет пяти стоит у окна и смотрит на улицу. Внезапно перед ее глазами возникает странное зрелище: пожилой мужчина с белой бородой идет по тротуару, а на голове у него большая круглая меховая шапка. Необычная фигура пробуждает в ней любопытство. Она поспешно зовет своего отца Михая и тащит его к окну, чтобы он тоже посмотрел на странного человека. «Папа, кто этот человек, из какого он народа?» — спрашивает она.
Все это происходит в 1950‑е годы в Бухаресте, столице Румынии, которая находится под суровым и неумолимым коммунистическим правлением. Отец смотрит в окно, и на его лице отражается крайнее удивление. Девочка понимает, что ее вопрос взволновал отца. Довольно долго она с надеждой не спускает с него глаз. Сам он продолжает смотреть в окно затуманенным взглядом, обдумывая свой ответ. Он пытается успокоить волнение, которое всколыхнуло его душу. Как давно он не видел длиннобородого еврея в штраймле, идущего по улицам Бухареста… Перестав смотреть в окно, он заметил свою дочь, все еще ожидающую его ответа. «Я завтра объясню», — пробормотал он, наконец, отложив удовлетворение любопытства дочери на один день. В глубине души он задумался, не пора ли открыть ребенку то, что она еврейка. Коммунистический режим обладал сильной властью в стране и ложился тяжелым бременем на евреев. Еврейские учреждения были закрыты, и коммунистический дух пытался уничтожить все еврейское. В небольших городах и в отдаленных деревнях диктатура несколько ослабла, и можно было поддерживать еврейский образ жизни, но не в Бухаресте. Здесь господствовала тайная полиция — Секуритате, румынский вариант советского КГБ. Будучи известным инженером, Михай понимал, что ему нужно быть очень осторожным. Ведь если его заподозрят в недовольстве режимом, то он потеряет средства к существованию.
На следующий день Михай решается действовать. Он берет маленькую Сару на прогулку по улицам Бухареста и приводит ее на городское еврейское кладбище. Они бродят между древними надгробиями, пока Михай не останавливается возле могил Боруха и Сары Лорер. «Здесь похоронены твои дедушка и бабушка», — тихо говорит Михай своей дочери. Он глубоко вздыхает и шепчет: «Они были евреями… И странный человек с бородой, которого ты видела вчера, тоже еврей, а меховая шапка на его голове — штраймл, традиционный головной убор хасидов. Да, Сара, и ты тоже еврейка, и ты всегда должна об этом помнить!». Девочка кивает с пониманием, хотя она не может до конца постигнуть смысл сказанного отцом. Она довольно смущена. Он никогда не говорил ей, что она еврейка, а теперь предупредил ее не забывать об этом… Михай достает из кармана цепочку с могендовидом и надевает ей на шею. Теперь, стоя перед безмолвными надгробиями, он впервые учит ее произносить Шма Исроэль.
Прошли годы. Сара выросла, поднялась в Израиль. Она никогда не забывала тот день, когда познакомилась со своим еврейством, и как ее отец, Михоэль-Биньямин Гершкович, открыл ей, что она является частью еврейского народа. Она также помнила еврея в штраймле, гордо идущего по улицам Бухареста и равнодушно игнорирующего коммунистические порядки…»
Рабби Ойшие помолчал и продолжил: «Сара — это моя мать. Меня, Михоэля-Биньямина, назвали в честь ее отца. С того момента, как я впервые услышал эту историю, меня заинтересовал вопрос, кем был тот еврей, но моя мать не могла на него ответить. Она предполагала, что это был турист, который приехал в город, или еврей, который находился в Бухаресте проездом по пути в Эрец-Исроэль. Несколько лет назад я рассказал эту историю близкому другу, и потом ее передавали из уст в уста. Спустя какое-то время к нему подошел один незнакомый еврей и спросил, пришла ли эта история от него. «Вы помните, что рассказывали около года назад о еврее в штраймле на улицах Бухареста и девочке, которая смотрела на него из окна? — спросил он у моего друга. — Мне кажется, что этим человеком был мой дед». И он рассказал, что его дедом был раввин Мордехай Френкель, ребе из Ботошани. В те годы, перед отъездом в Эрец-Исроэль, он жил в Бухаресте. В Румынии он настаивал на том, что будет ходить по улицам со штраймлом на голове. Этот головной убор, выдававший его происхождение, приносил ему много неприятностей: он был оштрафован, подвергался насмешкам и преследованиям, но ни на мгновение не собирался снимать его с головы. Он говорил: «Кто знает? Может быть, заблудший еврей увидит меня из окна и вспомнит, что он еврей…»
В этом месте своего рассказа рабби Ойшие воскликнул: «Ребе из Ботошан, увидели тебя! Еще как увидели! — и продолжил: — Поэтому в Субботу я прохожу длинный путь от своего дома до синагоги, предварительно завернувшись в большой талес. Мой странный вид вызывает много косых взглядов у прохожих, но я не обращаю на это внимания. Я делаю это для того, чтобы мой сын видел своего отца, как еврейские дети в других местах видят своих отцов. Но в моем сердце есть еще одна причина для этого: «Кто знает, может, заблудший еврей увидит меня из окна и вспомнит, что он еврей?»
* * *
В начале нашей сегодняшней недельной главы «Тецаве» Тора рассказывает о зажигании храмового светильника — Меноры. Всевышний повелевает: «И ты повели сынам Израиля, чтобы они взяли тебе масла чистого… для освещения, чтобы возжигать лампаду постоянно» (Шмойс, 27: 20). Как известно, имя Моше-рабейну вообще не упоминается в тексте этой главы, зато в ней больше, чем когда-либо, говорится о первосвященнике Аѓароне. В начале главы сказано: «И ты приблизь к себе Аѓарона, твоего брата, и его сыновей с ним из среды сынов Израиля, чтобы служить ему Мне» (Шмойс, 28: 1). В чем разница между Моше и Аѓароном? Они оба служили Всевышнему, но по-разному. Моше — пророк, Аѓарон — первосвященник. Сила пророка — в его речах. На иврите слово нови («пророк») происходит от выражения нив сфосаим — «речение уст». Пророк передает слова Б‑га народу и молится перед лицом Всевышнего за свой народ. В противовес этому, для первосвященника в служении главное — его действия. Он должен зажигать свечи каждый вечер, два раза в день воскурять благовония и самое важное — совершать жертвоприношения.
Сегодня, в отсутствии Храма, у нас нет ни первосвященника, ни пророка. Что нам их заменяет? Наши мудрецы говорят, что после разрушения Храма Святой, благословен Он, поместил Свою Шхину в синагогу: «Я стал для них святилищем малым в странах, куда пришли они» (Йехезкель, 11: 16). В «Таргуме» (переводе Танаха на арамейский язык) сказано: «стал синагогой». Талмуд (трактат «Брохойс», 26б) приводит спор между мудрецами по поводу этого стиха: «Рабби Йоси говорит: «Молитвы установлены в соответствии с молитвами наших отцов». Рабби Йеѓошуа бен Леви говорит: «Молитвы установлены в соответствии с ежедневными жертвоприношениями». Суть этого спора на самом деле заключается в том, заменой чему стали наши сегодняшние молитвы. Заменяют ли они молитвы патриархов и Моше-рабейну или жертвоприношения, которые совершали коѓены в Храме? В английском языке молитва имеет два названия: prayer — «молитва» и service — «служение». Вопрос в том, является ли молитва служением?
Молитвы наших праотцов, которые упоминаются в Торе, отличались друг от друга и соответствовали определенному случаю. Авраѓам молился о спасении Сдома. Яаков молился: «Спаси меня от рук моего брата Эйсава». На следующей неделе в главе «Ки сисо» мы будем читать о том, как Моше молился, чтобы Б‑г простил народ Израиля за грех золотого тельца. Это были молитвы — «речения уст», и каждая из них отличалась от другой. В то же время работа коѓенов в Храме была совершенно иной, это было «служение». Они не произносили молитвы, а совершали жертвоприношения. Левиты пели, но коѓены не молились, а делали то, что должны были делать. Кроме того, каждый день в Храме совершалась одна и та же работа: за почти тысячу лет жертвоприношений ничего не изменилось.
Среди мудрецов существуют разногласия относительно того, какой должна быть наша молитва сегодня, когда мы стоим в синагоге и молимся. Должна ли она напоминать молитвы Моше, Авраѓама, Яакова и Давида, которые шли от сердца прямо к Б‑гу, или должна соответствовать жертвоприношениям, которые каждый день одинаковы, без каких-либо изменений утром и вечером, независимо от того, есть ли у нас в этом личная потребность или нет?
Раввин Йонатан Сакс говорит, что в молитве Амида есть эти обе стороны вместе. Молитва, произносимая шепотом, — это личная молитва, в которой человек, обращаясь к Создателю, просит о своих личных нуждах. Действительно, согласно Ѓалохе, можно добавить личную молитву в одно из благословений Амиды — Шма колейну («Услышь наш голос»). Это соответствует молитвам наших праотцов. С другой стороны, есть повторение за хазаном, что подчеркивает общественный характер молитвы, участие в которой большинство считает своим долгом. Это соответствует жертвоприношениям, которые совершались от имени всего народа Израиля каждое утро и вечер.
И в наши дни еврей приходит в синагогу помолиться по двум причинам. Первая состоит в том, что ему нужно поделиться своими чувствами с Б‑гом: поблагодарить Его за что-то или попросить о чем-то личном. Вторая причина — это желание присоединиться к миньяну, чтобы помолиться вместе с другими евреями, почувствовать себя частью общины, как в Храме. И действительно, многие из нас во время молитвы пять минут молятся из глубины сердца, как Моше-рабейну. Но основная часть молитвы больше напоминает служение коѓенов в Храме, которые совершали жертвоприношения от имени всего народа Израиля.